«Никаких системных рисков у этой вакцины нет»
— Вы допускаете, что в рамках третьей фазы (будем все же называть ее так) могут произойти какие-то неожиданности?
— Единственное, что может случиться, — это повышение общего уровня воспалительных цитокинов в первые два-три дня. Так происходит с любой вакциной, и с этой тоже. Если у человека есть хронические заболевания, аутоиммунные заболевания, вакцинация может их спровоцировать. Например, в мае-июне она способна вызвать тяжелые осложнения у людей с поллинозом. Перед прививкой им надо обратиться к врачу, сдать анализы и точно понять, надо ли вакцинироваться сейчас или подождать до осени.
Соответственно, непредсказуемая ситуация может возникнуть, если пациент не знал про свое заболевание или врач дал неверные рекомендации. Но никаких системных рисков у этой вакцины нет. Она ничем не отличается по своей опасности или безопасности от тех 14 или 15 вакцин, которые сейчас используются в национальных календарях прививок.
— Какой первичный критерий эффективности может быть по результатам текущей фазы? На сколько процентов должно быть ниже количество заражений в контрольной группе по сравнению с группой плацебо? На 50 процентов? На 70?
— Мне бы хотелось, чтобы эта цифра была 90 и больше.
ПРИВИВКА ОТ ГРИППА ЛИШНЕЙ НЕ БУДЕТ
— В свое время ваш коллега, профессор Николай Филатов, рассказывал, что в вашем институте была разработана так называемая короткая вакцина «Иммуновак-4». Какова ее судьба?
— Эту вакцину мы делали для военных. Она входила в перечень препаратов, которые обеспечивали биобезопасность страны. Она стимулирует врожденный иммунный ответ — важный компонент клеточного иммунитета. Поскольку препарат неспецифический, организм начинает бороться с любой инфекцией, которая в него попадает. Иммунный ответ развивается быстро, но продолжается всего несколько дней. У нас были пациенты с аллергическими заболеваниями, с бронхиальной астмой, гриппом, и, применяя «Иммуновак-4» по схеме, они добивались полной ремиссии болезненных проявлений.
— Препарат был внедрен в производство?
— Его какое-то время производили на «Микрогене» в Уфе, но после смены руководства предприятие перепрофилировали. Сейчас мы ведем переговоры по выпуску препарата на другой площадке и уже не в инъекциях, а в форме аэрозоля с дозатором. Академия наук нам помогает организационно.
— В начале разговора вы упомянули систему интерферонов. Одни считают, что они помогают бороться с коронавирусом, другие это отрицают.
— Препараты на основе интерферона надо применять сразу после контакта с больным человеком. Когда человек уже заболел, они малоэффективны.
— Уровень смертности по России за июнь превысил прошлогодний на 25 тысяч человек. Из них умерли от COVID-19 за несколько месяцев 15 тысяч. Откуда тогда еще более 15 тысяч умерших?
— Эти умершие — побочный эффект от самоизоляции. Такая смертность обусловлена тем, что люди просто не смогли получить вовремя помощь врачей. Много клиник было перепрофилировано под COVID, а обычную медпомощь во время самоизоляции люди не получали. Даже срочные, но плановые операции отменялись. Везде в мире так было. Все коварство самоизоляции заключается в том, что, когда человек сидит дома, он здоровее не становится, даже если не работает.
— Что вы думаете по поводу шведского эксперимента, когда в стране жесткой самоизоляции не вводили?
— Складывается впечатление, что кто бы по какому пути ни шел, в итоге у всех цифры примерно одинаковые. Особняком стоят страны, которые не выработали тактику с самого начала, а бросались от одной крайности в другую, чем ухудшили свое положение, — Америка и Англия.
Все почему-то думают, что в Швеции ничего не делали. Не совсем так. Они закрыли дома престарелых, ограничили все общественные мероприятия и ввели запрет не собираться больше 50 человек и в барах не толпиться. У людей отпало всякое желание отдыхать в таких непривычных условиях.
— Коронавирус от нас теперь никуда не уйдет, а болеть никому не хочется. В заключение можете ли вы дать совет нашим читателям на будущее?
— Важно привиться от гриппа, чтобы хотя бы им не заразиться, ведь то, как ваш организм отреагирует на сочетанную инфекцию, например гриппа и коронавируса, неизвестно. Так что, как только узнаете, что в поликлинику привезли вакцину от гриппа (это может быть и начало сентября), идите к врачу
Я и мои близкие прививаемся каждый год.
Есть научно доказанные данные, что прививка от гриппа неплохо стимулирует иммунный ответ. Хотя прививка от гриппа эффективна на 80-85%, привитые от него не умирают и не имеют тяжелых пневмоний. Нужно помнить, что ежегодно в мире грипп уносит жизни примерно полумиллиона человек, но привитых от гриппа среди них нет.
— Спасибо за интервью!
Фото: ADOBE STOCK,
И снова про этику: сотрудники и военные
— Титр антител — непостоянная величина. Он постепенно падает, но образуются клетки памяти, которые включаются через сутки-двое после того, как вновь появился возбудитель. В каком-то смысле эти Т-клетки даже важнее, чем антитела. Как понять, что они сформировались, ведь их вроде бы не умеют толком считать?
— Не умеют. Но мы, хитрые провакцинированные сотрудники института Гамалеи, придумали вот что: через некоторое время мы сдадим кровь на анализ и увидим, что антител у нас почти не осталось. И очень обрадуемся! Потому что после этого мы однократно провакцинируемся нашей вакциной и снова сдадим кровь. Если мы увидим, что титр антител резко пошел вверх, то это будет означать, что клетки памяти сработали.
— Опять сотрудники на себе! Их всего 20 молодых, здоровых ребят, и вряд ли такой результат будет показателен. А про контролируемые заражения случайно не думали? Чтобы отправлять провакцинированных в зону риска — в ту же Коммунарку, например.
— Вот это абсолютно не этично, и в России, слава Богу, невозможно. Можно думать про контролируемые заражения на уровне мышек, обезьянок. Вряд ли даже высших приматов будут заражать, это слишком дорого.
— Извините, но мы опять возвращаемся к разговору про этику.
— И правильно делаем.
— Как можно было испытывать вакцину на военных? Это же так называемая «зависимая группа». Военный не может отказаться выполнить приказ.
— Военные, по нашему законодательству, — люди со всеми правами. Поэтому если приходят профессиональные военные (не срочники) с гражданскими паспортами, то они имеют право участвовать в испытаниях, и им никто не вправе отказать. Среди них было много тех, кто работает по найму в военных организациях, — секретари, водители. Я даже не уверен, что все они были с погонами. Так что никаких этических проблем я тут не вижу.
— Почему тогда у вас возник конфликт с Ассоциацией организаций по клиническим исследованиям (АОКИ), объединяющей крупнейших мировых фармпроизводителей?
— Он возник не сейчас, а еще когда мы сделали вакцину от Эболы. И утих, как только в АОКИ поняли, что на международный рынок мы с этой вакциной выходить не собираемся, поскольку Минздрав ничего не предпринял для расширения объемов производства.
А сейчас нам правительство дало полтора миллиарда рублей. Не то что громадная сумма, но она уже позволяет говорить о сотнях тысяч доз вакцины в месяц. Ну вот АОКИ и забеспокоился.
В ассоциацию, между прочим, входит и AstraZeneca, которая в этических вопросах всегда демонстрировала высочайший пилотаж. Она, помнится, заплатила 520 миллионов долларов штрафа правительству США за то, что побуждала врачей назначать психотропный препарат не по утвержденной инструкции.
Почему возникает такой высокий титр антител
— Мы все время говорим про антитела, но ведь нет прямой зависимости между иммуногенностью, то есть тем, сколько антител у человека выработалось в результате прививки, и тем, как он будет потом защищен.
— Очень правильный вопрос, он упирается в то, какие вообще бывают антитела. Часто под ними подразумевают всю сумму антител, которая просто связывается с возбудителем, но ничего плохого ему не делает, даже иногда способствует усилению его болезнетворных свойств. Вот этого допустить ни в коем случае нельзя. Мы создавали наш препарат таким образом, чтобы в результате вакцинации образовались не просто антитела к данному возбудителю, а именно нейтрализующие.
— У вакцинированных титр нейтрализующих антител действительно выше, чем у переболевших?
— В полтора-два раза. Это вопрос правильной презентации того антигена, который мы используем в нашей вакцине. Нам удалось донести до иммунной системы человека вирусный белок в той правильной конфигурации, на которую вырабатываются нейтрализующие антитела. Понятно сказал?
— Ну не очень.
— Так, ну вот, видите? (Александр Леонидович берет со стола стеклянную модель вируса, напоминающую, как водится, мячик с шипами.) Гусь-Хрустальный уже тоже на вирусах деньги зарабатывает, да.
Вот эти шипы — они же корона, они же — спайк-белок, или шиповидный белок. Его-то мы и используем, создавая наш антиген. Только в живом вирусе этот белок состоит не из стекла, а из трех колеблющихся пептидных цепочек, которые открываются и закрываются. Он как бы дышит.
Так вот, когда эти шипики находятся в закрытом, сжатом состоянии, они недоступны иммунной системе. А если они разомкнуты, то она их видит. Соответственно, мы доставляем наш спайк-белок в таком конформационном состоянии, что иммунная система его сразу распознает и вырабатывает антитела к нужным фрагментам, а не ко всем подряд. Отсюда такой высокий титр — выше, чем у переболевших.
— Вы сравнивали вакцинированных с теми, кто переболел тяжело, или с теми, кто переболел относительно легко?
— У нас было 7 тысяч человек, данные о которых нам предоставили ковидные центры: 52-я, Коммунарка и Склифосовского. Там были и легкие, и тяжелые. Мы взяли среднее арифметическое.
Это делалось в рамках другого исследования, когда изучали препараты крови, чтобы отобрать те, у которых максимально высокий титр вируснейтрализующих антител, и перелить их больным.
«Путаются под ногами у серьезного, крупного бизнеса»
— В списке людей, подписавших письмо, были в основном итальянские ученые.
— Если и были, то работающие, кажется, в основном в Соединенных Штатах. А если ты работаешь в США, то гранты на исследования тебе обычно платит «большая фарма» — то есть те самые производители вакцины против COVID-19, которые на эти разработки потратили уже несколько миллиардов прямых инвестиций.
А тут Логунов, я, еще полтора десятка сотрудников российских НИИ прибежали и зачем-то путаются под ногами у серьезного, крупного бизнеса.
— Зачем тогда вообще нужна была эта публикация в Lancet? Можно было обойтись.
— Золотые слова! Но все же думали, что мы не сможем опубликоваться в Lancet, и кричали, что публикаций нет. Теперь есть. Но все равно кричат.
Кстати, Lancet ничего не кричит. Потому что нашими рецензентами были люди, которые всерьез занимаются этой проблемой, и у них претензий, как я понимаю, не было. И вы не найдете ни одного серьезного специалиста — а специалистами я считаю тех, кто хоть когда-нибудь в жизни имел непосредственное отношение к созданию иммунобиологического препарата и его выведению на рынок, — так вот, ни у одного из таких людей нет претензий к тому, что мы опубликовали.
И еще опубликуем. Это только начало. Сейчас будет статья по доклинике, потом по пострегистрационным исследованиям на 40 тысяч человек.
Порядка 400 человек уже провакцинированы, из них 12 или 14% имеют легкие побочные явления: невысокая температура и боль в мышцах, которая проходит в течение суток.
«МНОГИЕ ПЕРЕНОСЯТ ВИРУС ЛЕГКО»
— Нынешний коронавирус не первый в истории человечества. Почему именно он вызвал пандемию?
— Мир знает о коронавирусах с 60-х годов прошлого века. Известно о восьми таких вирусах, которые циркулируют в человеческой популяции или когда-то в нее попадали. В целом коронавирусы составляют 10-12% от общей заболеваемости респираторными инфекциями и в принципе особой опасности не представляли, поэтому пристально не изучались.
В 2002-м появился SARS — атипичная пневмония. Он попал к людям от летучих мышей через других млекопитающих, смертность от него была на уровне 5%. Вирус плохо передавался от человека к человеку, не вызвал даже эпидемии и сейчас не циркулирует. Потом появился ближневосточный коронавирус MERS. Смертность от него была на уровне 10%.
Теперь мы имеем дело с COVID-19, который, как поначалу полагали эксперты, походит на атипичную пневмонию, но оказалось, что в отличие от SARS COVID-19 быстро и легко передается от человека к человеку в течение двухнедельного инкубационного периода (при гриппе он гораздо короче — несколько дней).
— Летучие мыши во всем виноваты?
— Летучие мыши, наверное, — один из главных источников опасных вирусов для человека. От них к нам пришли вирус бешенства, вирус Эбола, SARS и COVID-19. Но с точки зрения вирусолога, был и более интересный вирус в Австралии — Хендра. Если он попадает напрямую от летучей мыши к человеку, тот не болеет, а если вначале попадает к лошади и от нее к человеку, то смертелен и для лошади, и для человека.
С COVID-19 произошло примерно то же самое. Когда вирус через какое-то млекопитающее попал в организм человека, он изменился настолько, что начал вызывать тяжелые заболевания и стал легко передаваться от человека к человеку. Даже если человек чувствует себя хорошо, но при этом он может быть носителем вируса и заражать других. Плюс к тому вирус очень быстро распространялся, поэтому человеческая популяция оказалась не защищена от него.
— Виталий Васильевич, по-вашему, вирус в определенной степени демонизировали или недооценивают?
— На мой взгляд, опасность преувеличена. Да, мы имеем дело с тяжелым заболеванием, сравнимым с гриппом. Но начав определять у людей антитела к этому вирусу, обнаружили, что многие переносят его легко, а кто-то и бессимптомно, особенно дети.
— Как бы там ни было, а процент летальности от COVID-19 высокий. Многих это пугает.
— Все не так страшно, как казалось вначале. Просто в разных странах проводили лабораторную диагностику по-разному. Например, в Италии и Голландии заболевших много, но COVID-19 ставят тяжелым пациентам, попавшим в больницу, и процент смертности там 10-12%. Значит, большинство перенесло инфекцию легко. Или взять Москву.
Согласно анализам, 30% жителей столицы имеют антитела. То есть более 4 миллионов человек сталкивались с вирусом. Умерли в Москве с диагнозом «коронавирус» 4 тысячи (хотя это тоже лукавая цифра: не у всех этот вирус был причиной смерти и определялся не у всех). Получается 0,1%. Умирали в основном пожилые люди с хроническими болезнями, они могли умереть не именно от этого вируса, а от многих других инфекций.
Самое невероятное, что за то время, пока ходит COVID-19, у нас не зафиксировано ни одного случая заболевания гриппом, аденовирусом, респираторно-синцитиальным вирусом, риновирусом. Они что, исчезли? Нет. Выходит, кто-то болел и этими респираторными инфекциями, о которых вдруг напрочь забыли.
«По закону у нас вообще нет деления на фазы»
— Вы сказали, что сейчас ведется четвертая, пострегистрационная фаза. Разве не третья?
— По нашему федеральному закону №61-ФЗ, который регламентирует прохождение клинических испытаний, вообще нет деления на фазы. Есть необходимость доказать определенные свойства препарата. Если речь идет о вакцинном препарате, то это безопасность и иммуногенность. Тем не менее, для удобства рассмотрения мы продолжаем делить на фазы.
Согласно постановлению №441, которое вышло в начале этого года, после того как была объявлена пандемия по коронавирусу, разделения на фазы тоже не требуется. Мы наш вакцинный препарат вводили в оборот и разрабатывали согласно этому постановлению, то есть по ускоренной схеме.
Именно по ускоренной, не по облегченной, не надо их путать. Единственное послабление, которое дает постановление №441 по сравнению с 61-ФЗ, — это возможность ряд исследований проводить параллельно, чтобы сэкономить время.
Вы поймите, в первый раз в мире вакцинный препарат разрабатывается не в межэпидемический период, когда нет вспышки, а во время пандемии. И у вакцинируемого человека должен быть выбор: дожидаться ему окончания всех исследований — или уже сейчас защищать себя от инфекции, которая бушует вокруг. Постановление №441 как раз и дает ему эту свободу выбора.
Спросите у любого из родственников тех, кто умер от COVID-19, что бы они предпочли: провакцинировать человека с теми характеристиками вакцины, которые имеются на сегодняшний день и которые по результатам первых двух фаз испытаний не вызывают у экспертов Минздрава никаких претензий по безопасности и иммуногенности, или?.. Я думаю, ответ очевиден. Что тут неэтичного?
— Получается, что запуск в гражданский оборот происходит у нас одновременно с прохождением очередной фазы испытаний. Отсюда возникают опасения, что принцип добровольности будет нарушен и людей за рамками клинического исследования будут колоть насильно. Уже звучали предложения лишать медиков, отказавшихся от вакцинации, социальных выплат.
— Академика, который это сказал, резко одернули старшие товарищи, насколько я знаю. Нет в Российской Федерации закона, который бы заставил человека вакцинироваться против его воли. Хотя, может быть, для ряда инфекций это бы было и правильно.
— А если начальник на работе потребует?
— То он нарушит закон. Тогда — в суд со всеми вытекающими последствиями.
Но если непровакцинированного врача, при наличии вакцины, начальник не пускает работать в зону с COVID-19, а врач настаивает, то это за гранью добра и зла. Мне кажется, что в таком случае общество должно быть на стороне начальника. Не хочешь прививаться — не работай с COVID-19.
Бедные китайцы, богатые русские
— Давайте поговорим про конкурентов, которые делают векторную вакцину: вставляют частицу ДНК, кодирующую коронавирусный белок, в геномную последовательность аденовирусного вектора, который доставляет эту частицу в клетку. Проблема в том, что если у человека уже есть антитела к аденовирусу, то вакцина не сработает. Оксфордская AstraZeneca решила использовать аденовирус шимпанзе, с которым наша иммунная система точно не знакома. Но, кажется, именно из-за этого у одного человека возникли серьезные побочные явления, и испытания приостановлены?
— Я кроме как из средств массовой информации ничего про это не знаю. Ни от одного специалиста по поствакцинальным осложнениям я комментариев не видел. Возможно, у человека обострилось хроническое заболевание, не связанное непосредственно с введением препарата, но совпавшее с ним по времени. У меня нет никаких серьезных оснований утверждать, что это произошло оттого, что аденовирус был обезьяний, а не человеческий.
— А китайская вакцина CanSinoBio? Про нее-то точно известно, что проблемой во время клинических исследований стали антитела к человеческому аденовирусу Ad-5, который вы тоже используете в качестве вектора. Почему у них стали, а у нас нет?
— У китайцев однокомпонентная вакцина, а у нас двухкомпонентная (ревакцинация с промежутком в три-четыре недели). То есть мы вводим нашу частичку коронавирусной ДНК дважды, причем во второй раз она покрыта новой оболочкой, новым аденовирусом. Сначала это Ad-26, а потом Ad-5. Очень мала вероятность, что у человека найдутся антитела к обоим. Один из компонентов точно сработает.
Но такая вакцина обойдется дороже, а китайцы экономные. Им надо полтора миллиарда привить, а нам — в 10 раз меньше. Мы исходим из принципа: дороже, но лучше. А они из принципа: минимальная защита, но максимальная экономия. Это просто разные стратегии.
— Зато у китайцев в испытаниях первой и второй фаз чуть ли не на порядок больше народу участвовало, чем у нас. Это тоже оттого, что население большое?
— Объясняю. Когда эксперты Минздрава давали разрешение на проведение первой и второй фаз, они считали не только те 78 человек, которые в них участвовали, но и приплюсовали 220 человек, которые только что удачно прошли первую и вторую фазу испытания нашей вакцины против MERS — ближневосточного респираторного синдрома. И сюда же приплюсовали еще две с половиной или три тысячи человек, которые получили вакцину от Эболы на той же аденовирусной платформе. Они все это вместе сложили и сказали: «Нам достаточно».
— Кстати, не было обнародовано никаких данных по поводу пострегистрационной фазы Эболы, да и по MERS тоже нет публикаций. С ними вообще можно где-то ознакомиться?
— Открою вам страшную тайну: российская регуляторика не подразумевает вообще никаких публикаций, только отчеты в Минздрав. И в наших отчетах все есть.
В январе 2020-го результаты должны были быть выложены, но тут началось то, что началось. У меня одни и те же сотрудники составляют отчеты, пишут публикации и работают. Видели мальчиков и девочек, которые выходили после совещания?
— Видела. В первую секунду подумала, что это студенты.
— Нет, все-таки постарше. Вот они у меня все и делают. Их человек 20. Просто рук не хватает.
«Производство занимает 10 дней, а контроль качества — две недели»
— У вас нет тревоги, что при массовом производстве вакцины начнутся проблемы? Мы в России часто умеем создать штучный товар, но не умеем запустить конвейер.
— Пока я как автор вакцины буду жив, у меня будет тревога. Всегда есть вероятность того, что что-то может пойти не так, к сожалению. Штамм может меняться, поэтому у нас, как и во всем мире, производство иммунобиологических препаратов идет в тесной связке с научно-исследовательскими институтами.
Мы проводим контроль качества каждой серии иммунобиологического препарата, причем дважды! Наш отдел биологического контроля, ОБТК, проверяет по 18, если не ошибаюсь, параметрам. Производство самой вакцины занимает десять дней, а контроль — две недели. Затем образцы из этой же партии уходят в лабораторию Росздравнадзора, которая полностью воспроизводит наш контроль. И только если данные целиком совпадают, препарат поступает в гражданский оборот.
— Дай-то Бог, чтобы так и было, потому что у нас по поводу многих препаратов на российском рынке есть жалобы.
— Дай Бог, я с вами полностью согласен.
— Мы все время говорим про одну вакцину, но их ведь две – жидкая и лиофилизированная, в виде порошка, и у них разные регистрационные удостоверения. Жидкая проще в изготовлении, но требует хранения при низкой температуре, а сухая подходит для транспортировки. Вы их испытываете по отдельности?
— И исследуем по отдельности, и каждую серию сухой и жидкой будем проверять отдельно. Но сухая сейчас немножко затормозилась, потому что нет таких мощностей по лиофильным сушкам, чтобы в серьезных количествах обеспечить страну. Если сейчас подключится компания «Биокад», у которой есть более-менее серьезные мощности по лиофилизации, то сухая вакцина будет производиться в нужных количествах.
Сны Веры Павловны
— Вы сейчас оказались в центре общественного внимания. Как вам живется с этим?
— Плохо. Это непривычно и очень отрывает от основной работы. Но я отчасти смирился, поняв, что препарат надо защищать, поэтому трачу время. Сколько же людей, включая коллег, не хотят понять, что мы именно сделали, а стремятся прямо с порога дезавуировать все то хорошее, что можно от этой вакцины получить!
— Вы когда-нибудь думали, что ваша работа будет так тесно связана с политикой?
— Вот уж точно нет. Но я все же должен отметить, что это не выбор нашей страны, превращать изготовление вакцины в политику. Президент США, у которого выборы в ноябре, объявил, что одним из величайших достижений Америки будет создание вакцины против COVID-19 и спасение человечества от этой заразы. Он, а не мы, навязал миру эту гонку.
— Американские выборы, Трамп — это уже какая-то конспирология.
— Никакой конспирологии. В журнале Lancet у нас было пять рецензентов — кажется, большинство из США. Они задавали нам много вопросов, наша команда во главе с Денисом Юрьевичем Логуновым дала на них подробные ответы, и по результатам статья была опубликована. Никакие политические, финансовые, экономические моменты не влияют на взаимодействие внутри профессионального научного сообщества. И это очень здорово.
— А дальше — происки врагов, конечно же?
— А дальше, конечно же, интриги, в которых профессионалы не участвуют. Потому что профессионалы понимают, что все вакцины, которые дошли до серьезной стадии клинических испытаний, похожи, как братья и сестры. Принцип один и тот же. Взять ген, который кодирует корону, доставить его внутрь клетки, чтобы там, на этом гене, синтезировался нужный белок, встроился в мембрану и принял то конформационное состояние, которое позволит иммунной системе его распознать и нейтрализовать
Всё! И неважно, делается это в Англии, в Китае, в России или в США
Правда, у немцев и у американской Moderna немного иной способ доставки гена внутрь клетки, но фундаментальный принцип тот же.
Наука-то интернациональна, а вот деньги достаются не всем участникам, а конкретным фирмам, конкретным людям, конкретным политикам — отсюда конкуренция. Так уж жизнь устроена.
— Вас огорчает, что в обществе существует недоверие к вашей вакцине?
— Я не вижу недоверия. Особенно если учесть, что ни медицинское, ни научное сообщества не вели никакой разъяснительной работы, не рассказывали, какие объективные риски могут быть связаны с этой (и с любой) вакциной, а какие — чистый вымысел. Требуется серьезная просветительская работа, чтобы объяснить: вакцинация есть общественное благо.
— Плюс, к сожалению, есть установка на закрытость любой информации. Мне как гражданину все время что-то демонстрируют (вот дочь Президента привилась) и мало что объясняют. Но чем больше пиара, тем выше недоверие.
— Согласен. Но тут уже мы переходим из области околонаучной к совсем уж глобальным вещам, на которые ни вы, ни я — к сожалению или к счастью — повлиять не можем.
— А если бы могли? Вот вы закрыли глаза, открыли глаза — и что бы вы хотели, чтобы поменялось?
— Чтобы было больше единомышленников в научной среде, и чтобы они осознали, как нам всем повезло. Нам удалось максимально быстро создать и впоследствии — я надеюсь — удастся масштабировать препарат, который защитит жизни наших сограждан. Тогда научные и человеческие амбиции моих коллег, да и мои собственные, будут полностью удовлетворены.
— На международный рынок с ним выходить собираетесь?
— По нынешним масштабам производства это для меня немножко фантастично. Но ведь многие вещи поначалу кажутся недостижимыми, а постепенно появляются возможности, технологии, которые переводят решение из области фантастики и всяких там снов Веры Павловны в реальность.
— Это как смотришь на грязное окно и думаешь: «Невозможно вымыть, ни за что не справлюсь».
— Точно! Отличный пример! Я, честно говоря, давно окна сам не мою, но в молодости мыл. Даже убеждал себя: «Ну надо же, Саш, помыть, скоро 1 мая, невозможно так!» Ну и мыли с женой вместе. Глаза боятся, а руки делают.
Фото Сергея Петрова